Мягкое шуршание шин. Мотоцикл приглушил ход. Плавный поворот руля - направить едва ли не самую любимую и ценимую вещь - направо, к стоянке. Остановиться, снять шлем, пригладить машинально волосы. Только потом - слезть с мотоцикла, поставить оный на подставку, оставить шлем на руле - все равно никто не позарится на чужое имущество - на закрытой то стоянке. Ну, разве что, охрана.

Дэмьенн припоминает план здания. Редакция? Кажется, это четвертый этаж. Пропуск на входе: небольшая формальность, роспись напротив нужной графы. Да, четвертый этаж. Лифт плавно уносит вверх и останавливается. Теперь направо. Так и есть: офис редакции: место шумное и гораздое на сплетни, чужие голоса, новости, характерный звук ксерокса и никогда не умолкающих телефонов. Короткое вежливое приветствие, обращенное всем и вряд ли услышанное хоть кем-то.

Быстрый, почти торопливый шаг к кабинету с табличкой "Stefan Spiegel". Кажется, там есть еще какая-то аннотация, но Дэмьенн не утруждает себя прочтением оной. Короткий стук в дверь, скорее вежливость, чем просьба войти. Спустя миг дверь открывается, впуская на порог небольшого кабинета мальчишку, выглядящего, быть может, на год-два старше своих лет (Стефан знает, что ему шестнадцать): в безупречно-черном: не то плащ, не то что-то в этом роде, перчатки, черные брюки. И в контраст - светло-пепельные волосы, мраморно-бледная кожа...Нет, он не похож на фарфоровую куколку: скорее просто на существо, пришедшее в мир сей, но не от мира сего:

- Доброго времени...-у него приятный голос, мягкий, влекущий, завораживающий с чертовски-удивительной непосредственностью и искренностью

Мальчишка чуть уловимо улыбнулся, и эта улыбка: цвета еще нерожденной осени, оттенка сумеречной меланхолии тонов вальса, но только не венского, нет, классического - замерла в уголках его губ. Взмах ресниц, едва ощутимый взгляд на собеседника, негромко-тихое (невозможно было почему-то представить, чтобы этот голос вдруг стал жестким, властным или тем более грубым):

- У вас очень уютные кресла. Редкость...-обезоруживающая искренность, то, что писатель и психологи окрестили "потоком сознания". Представить себе, что Йоганн мог лгать? Нет, вы с ума сошли? Никогда. Что поделать, словесник мастерски владел своей речью, и та благосклонно служила во благо его, создавая для него именно тот образ, который он желал в данный момент - пожалуйста, называйте меня Дэмьенн, если это допустимо в рамках интервью...-снова взгляд внимательных черных (нет, темных) глаз на устроившегося напротив собеседника.

- Я рад вашему приглашению, герр Шпигел-ль, и я не мог не найти время на то, чтобы уделить внимание и одному из лучших представителей городских СМИ. -вопрос про семью был тактично опущен, наверняка он предполагался скорее как риторический. Дэмьенн сплел пальцы в замок, на несколько мгновений перевел взгляд на открытое окно. На лице отразилась чуть уловимая печаль и задумчивость: романтичный образ, чертовски неземной...Снова взгляд на Стефана, та же улыбка в уголках губ. Чашка чая, оплетенная бледными (чуть прохладными) пальцами:

- Мне нравятся некоторые мои стихи, хоть я и не разделяю мнения социума о том, что я гениальный поэт. Я вообще не считаю себя поэтом, я просто человек, который пишет стихи. Мое творчество - это мой взгляд на мир, стремление передать его в цвете и звуке, стремление воплотить в Слове совершенство...- на миг запнуться, чтобы процитировать, но не себя:

...солнце, заключеное в зените,
в центре мира на незримой нити
держит розу. Все заключено
в настоящем с полнотой такою,
что идущий землю под ногою
чувствует как целое одно...

В этом и есть мое стремление - передать окружающим меня миром совершенство Слова как первоосновы. Вы ведь помните Библию? "В начале было Слово..." Связь моих стихотворений - особенно стихортворений - с музыкой и моими занятиями музыкой, я полагаю, очевидна: звуковые ассоциации достаточно часто звучат в моих произведениях, а кроме того - техника звукотворчества и словотворчества имеют одну схему.

Глоток чая. Кажется, ответы на вопросы даны - к слову, стоит заметить, что не смотря на некоторую шаблонность, вопросы в своей постановке не были ординарными, а значит - заслуживали чуть больше искренности.

Движения. Единое целое со всем образом: немного ломкие, хрупкие, как грани хрустального бокала. И в каждом (кажется) отражается что-то неземное. Солнце? Не исчезающая улыбка, живые, внимательные темные глаза, выразительные, магнетичные. Вероятно, из него и впрямь вышел бы прекраснейший из всех ангелов Господних...И крылья бы у него были - белые-белые. Как неизбежная смерть, как всплеск его волос, как его кожа, как лист бумаги, на который еще не легли поэтические строки...

Голос. Завораживающе-чарующий, безупречный способ заставить человека потеряться и более не обрести себя. Этот голос, услышанный однажды, запоминаешь навсегда, мучишься без него, не как наркоман без дозы героина, нет, просто как человек, потерявший свою последнюю осень, заблукавший в чужих снах, проснувшийся и никогда более вновь не сбившийся с пути. Тонкие, длинные, изящные пальцы - пальцы эстета и аристократичного гения - вновь коснулись чашки, оплетая ее в свои объятья. Глоток чая. Еще один. Аккуратный, маленький. Благодарная улыбка:

- Я бы пожалуй стал отрицать вальсовый ритм своих стихотворений. Или, правильнее сказать - сугубо вальсовый. Я воплотил в стихах каждый из ритмов классических бальных танцев - я занимался ими в детстве, и это - одно из самых ярких и часто вспоминаемых мною событий. Если бы не танец - я бы не науичлся так тонко чувствовать музыку, а если бы не музыка - я не пришел бы к постижению Слова.

Отставить чашку, подарить Стефану еще один взгляд. Нет, молодой журналист никогда не поймет тех скрытых, истинных мотивов. Хоть он и близок, очень близок, особенно когда касается мыслью Моргенштерна. Он ведь касается...

- Те стихотворения, которые вошли в сборник я не пробовал ложить на музыку, за исключением исполненной мной "Звезды" - где я снова заменил Слово музыкой. В кругу друзей, играя на гитаре, я иногда пою свои баллады - они хорошо звучат, очень романтично, очень душевно, но я не уверен в том, что смогу донести эти чувства, эмоции, свою душу до тех, кто привык слышать тяжелый рок-металл и позабыл о классических канонах музыкальной культуры - я даже не упоминаю классику. Хотя бы взять джаз..

Несколько минут молчания - допить чай и едва ли не с сожалением отставить пустую чашку на столик: Дэмьену очень понравился напиток, чаи, особенно изысканные сорта - были его слабостью:

- Я пишу -тихий смех. Серебро чистейшей пробы- в первую очередь - пусть это и очень эгоцентрично - для себя. Пишу для своих друзей, пишу для -небольшая запинка- тех, кого люблю. Не могу сказать, что каждое мое стихотворение посвящено кому-либо кроме музы, но часть из опубликованных произведений - именные. Разумеется, ряд стихотворений из "Norden Sonne" посвящены моему лучшему другу Освальду , ему же - две новеллы из второго сборника. Моей любви так же посвящено немало стихотворений, в том числе и "Звезда"...

Он не откроет имени любви, это очевидно. Слишком безумно - признаваться журналисту в своей любви к тому, кого привыкли звать Моргенштерном.

Моргенштерн...Светлокрылый, неверно проклятый. Что Тебе мои стихи, что Тебе моя свобода, вечный Marionettenspieler? Моя любовь к Тебе сродни моей любви к ветру, может быть потому моя душа и не принадлежит Тебе, может быть потому она, свернувшийсь пушисто-рыжим клубочком солнца дремлет с рассвета до заката, и просыпается лишь чтобы узреть Твою красоту и Твое величие...Ты так далеко, Ты разуверился в мире, но все еще прощаешь своего Отца и ждешь Его прощения, зная, что он хочет однажды просто Тебя убить. Тебя, беззащитного и такого ранимого. На этой земле будет только один, кто напишет Тебе реквием...

Дэмьенн улыбнулся, и улыбка эта печальным инеем опала на уста, тая, скрываясь в уголках губ и отражаясь в бездонных глазах. Слова...чужие слова, так сложно вслушаться в них полсе собственных мыслей. Чуть тряхнуть головой, отгоняя последние, заставляя волосы снежной россыпью лечь по плечам, челку - упасть на глаза, коснуться краешком губ - так провокационно, так невинно в своей святоататности. Впрочем, это было случайностью, лишь случайностью.

- Благодарю...-снова этот голос...в который хочется вслушиваться, даже не вникая в суть слов. Если бы таким голосом читали смертный приговор - люди желали бы для себя смерти. Завораживающий голос, теперь - чуть глуше, невольно заставляющий податься вперед, вслушиваясь. - Я непременно воспользуюсь вашим советом, быть может, вы правы...

Вопросы. Снова. Такое привычное переплетение слов, но в уникальном окаеме. Стефан был хорошим журналистом, по призванию, он умел превратить шаблонные вопросы в нечто иное, придать им оттенок индивидуальности, чтобы у собеседника создавалось впечатление, что...что по меньшей мере журналисту и впрямь интересен вопрос, как человеку. На миг задуматься, чуть прикусывая губу, взвешивая...и снова заговорить:

- Я считаю свой дар даром лишь только если это касается музыки. Здесь воистину - я был рожден талантливым, и ровным счетом нет никакой моей заслуги в том, что я умею играть на скрипке, умею весьма неплохо, но далеко не совершенно, пусть люди и зовут эту игру гениальной. А вот что касается Слова...нет, это не дар, это труд, это упорство, это стремление понять, познать и стать лучшим. Слово - это величайшая сила всех времен, страшная сила, способная уничтожить и возродить, единственная из сил, спонтанно моделирующая эмоции. Уникальная, величественная сила, требующая понимания себя и уважения к себе. Ее нельзя заполучить как бонус, ее нужно заслужить, а заслужив - не использовать бездумно, слепо...Слово не терпит такого обращения к себе. Большая сила - большая ответственность.

Несколько минут молчания. Как жаль, что чай закончился, он пришелся бы сейчас так кстати. Наверняка и половина этих слов не войдет в публикацию, но так будет правильно: Дэмьенн сейчас отвечал скорее человеку, чем газетной статье и искренне надеялся на то, что журналист, обладающий столь профессиональным талантом, оставит в печатных буквах лишь то, что нужно.

- Вдохновение...-Дэмьенн чуть улыбнулся и снова тихо рассмеялся, нежно-серебристо- я вам расскажу коротенькую часть моей биографии, вы не против? Она более чем касается этого вопроса. А потом отвечу - то, что будет напечатано. -снова улыбка- Компьютер рано вошел в мою жизнь, вероятно, это потому, что у меня три сестры, старшая - Элоиза (из двух близнецов она все же старше) уже шла в первый класс, когда мне было три года. И родители в подарок ей и в честь такого знаменательного события - не каждый день две дочки идут в первый класс, вы знаете, как родители это воспринимают - купили компьютер. Мы с Марией едва ли не вопили от восторга. В частности я потому, что мне клавиатура уж больно приглянулась: она была детская, но с серьезно-серыми буквами. Пока старшие сестры были в школе, Мария играла с куклами, я баловался с клавиатурой. А, точнее сказать, составлял слова, используя нажатия клавиш вместо кубиков. Само собой, что к своим десяти годам я уже не просто быстро печатал, а феноменально быстро: не у каждого наборщика есть стаж в семь лет...В десять я начал серьезно знакомиться с интернетом. И, отчасти, это знакомство стало судьбоносным. Я столкнулся с таким явлением как денджены - рпг-словески, само собой увлекся оными. А в свободное от игры время, я наблюдал за тем, как в он-лайн форуме мои старшие собраться по ролевке играли в ПАЛАЧа. Сам по себе ПАЛАЧ - это аббревиатура, и я уже не помню ее расшифровки, но название всем безумно нравилось. Суть игры была предельно проста: оппонент задавал игроку несколько слов, цельную фразу или смысловой текст, которые должны были найти отображение в стихотворении. На написание последнего давалось от шести до одиннадцати минут - в зависимости от сложности задания и скорости печатания. Когда я, спустя несколько месяцев наблюдения, включился в игру (а стоит сказать, что негласным условием проигрыша было исполнение любого желания) - я стал писать. И писать, не взирая на головную боль, отсутствие вдохновения, вопли сестры за плечом. Просто были слова и шесть минут. И клавиши. И никакого выбора: потому что отказаться от игры не хватало сил, она затягивала, как наркотик. Стоит сказать, что к одиннадцати годам, когда, как вы знаете, я начал писать первые серьезные стихотворения - я был одним из по праву лучших палачистов: кроме того, что на тот момент у меня не насчитывалось еще ни одного проигрыша, я был уникален тем, что писал сугубо сюжетные стихи. Не смотря на то, что зависть порой толкала оппонентов на такие наборы слов...

Я пишу уже пять лет. И эти пять лет играю в ПАЛАЧа. Мне пришлось проиграть - четыре раза за все это время. Потом, наверное года три назад, условия игры несколько смягчились: появилась договорная возможность склонять слова и так называемое "бесконечное время", а так же предварительное оговаривание условий проигрыша...Но это уже не так важно. Потому, возвращаясь к вашему вопросу: я по-сути просто не нуждаюсь во вдохновении, но это не значит, что я пишу без души. С другой стороны, можно сказать, что я нахожу вдохновение в своих снах,  в образах, в том числе - литературных, в окружающем мире. Особенно хорошо мне пишется на закате или на рассвете - тогда меня вдохновляет моя любовь.

Мальчишка снова замолчал, давая Стефану возможность дописать слова и немного обдумать услышанное. Едва заметная улыбка - капельку усталая, осенняя, невольный взгляд на неумолимо-черные стрелки часов. Пожалуй, он увлекся беседой, разве нет? Не стоило столь своевольно распоряжаться временем журналиста. Но все же, на оставшиеся два вопроса стоило ответить, как можно более лаконично при том:

- Что касается "учителей"...Нет, я таковыми не называю никого, однако мне очень нравится Милорад Павич, всегда с удовольствием читаю его романы и постоянно нахожу в них для себя что-то новое. Безумно нравится Эко - воистину гений, он в чем то является для меня идеалом. А еще люблю читать словари и энциклопедии - они рассказывают порой куда больше чем самый известный писатель. Дальнейшие творческие планы? Банально, пожалуй, но - достичь...нет, не так - стремиться к совершенству. Еще я хочу, чтобы мои произведения по-прежнему оставались чувственными, эмоциональными, чтобы они могли так же влиять на душу человека, приобщаяя ее к таинству Слова. Наверное я хочу, чтобы меня помнили после смерти. Не как поэта. Как человека, умевшего писать стихи.