Валраам привычно-торопливым шагом пересек пустынный бульвар и машинально вскинул голову: на втором этаже не горел свет, а значит хозяин квартиры (вероятно, двухкомнатной) сейчас не был настроен на то, чтобы его меланхолично-вдумчивую тишину разрушила немилосердная трель звонка. Однако было уже шесть, без четырех минут: Валраам бьыл щепетильно пунктуален: иначе просто не получалось - каждая секунда его жизни была временем для кого-то, и эгоистичный альтруист не мог позволить себе обделить того самого "некто" этим временем, украсть его у людей, которым его обещал.

Адрес профессор помнил напамять, стоило его только услышать один раз негромким, юным и чуть хрипловатым голосом по телефону. Новый ученик (в силу своей привычки постоянно быть в работе, в свободное от преподавания, руководства Братством, управления клубом Николаса и посещением общественных мероприятий Вальраам давал частные уроки) - Освальд Штауффен - так он представился, хотел изучать философию. Причины своего стремления юноша не уточнял, однако Шаттену это не было столь принципиально важно: для грядущего ли экзамена понадобилась юнцу наука, или для постижения смысла своего собственного существования. Впрочем, второе было бы интереснее.

Второй этаж. Дом (это стоит уточнить) элитно-старинный, трехэтажный, такой редкий среди небоскребов. Не блоковый, кирпичный и очень уютный. Верояно, в холле на третьем этаже даже есть фортепьяно - такое частенько встречается в домах подобного типа. Короткий (нет, не звонок) стук в дверь: в квартире тихо и хозяин услышит, а стук отвлечет не так резко, не так неприятно, как механический визг звонка. Спустя несколько секунд - еще раз постучать: чтобы хозяин квартиры уверился в том, что ему не кажется, рывком поднялся с кровати и направился через гостинную (в темных тонах) к двери...

Ждать пришлось не долго: дверь открылась почти сразу, выпуская на лестничную площадку приятно-интимный полумрак квартиры и ощущение тепла и уюта, не смотря на размытые силуэты теней-предметов, едва различиных там, в глубине помещения. Мальчик был очень милый и казался - именно мальчиком, даже не подростком. Виной тому был даже не невысокий рост, а вот эта вот дружелюбная улыбка, показавшаяся чуть виноватой, взъерошеные волосы, бледное личико, выгодно оттененное темными волосами. У него был приятный голос, почти такой же, как по телефону: негромкий, самую малость - хрипловантый, спокойный, быть может - с капелькой смущения.

- Добрый вечер, герр Штауффен

Вальраам мягко улыбнулся в ответ. В темных глазах - искорки, янтарные искорки еще не успевшего угаснуть того, юношеского любопытства. Не смотря на свой "солидный" возраст (Тень был старше чем паренек лет на десять, не меньше), Вальраам сумел сохранить не только память о детстве, но и эту самую детскость, порой, когда нужно - ее непосредственность, всегда - ее улыбку: искреннюю, солнечную и добрую, неподкупную и одинаковую для всех, кто не совершил ему зла. Он производил приятное впечатление. И, что скрывать - знал это. Ни капли насмешки или удивления, касательно внешнего вида мальчишки, и тем более - ни капли надмедности и превосходства, что касалось возраста. Вальраам чуть прищурившись от показавшегося на миг ярким света лампы, вошел в квартиру и аккуратно разбулся, отставляя тщательно начищеные ботинки на подставку для обуви - до милиметра четко, машинально. Взгляд скользнул по военным сапогам, теперь соседствующим с его обувью. Значит, Освальд учится в военной академии. Молодец, сильная личность - не каждый с его физическими данными смог бы не просто поступить туда, а хотя-бы задуматься об этом. Он вряд ли учится выше, чем на втором курсе, значит философию они еще не изучают. Тем интереснее.

- Благодарю...-короткой кивок и мягкий взгляд: не смотря ни на что темные глаза профессора упрямо не казались мрачными, не завораживали глубиной или выразительностью, нет. Был в них тот, столь редкий с четырнадцатого века, свет - без которого не может быть ни одной Тени, была притягательная тишина и осколочки солнца - когда он улыбался. Редко когда встретишь такие глаза: вобравшие тьму, оставшиеся - светом.

У него была очень приятная улыбка, приятная от того, что искренняя. Его движения были, казалось, просчитаны до мгновения, и от того казались безупречными (вероятно, он великолепно играл в шахматы), в них не было жесткости или хищности, порывчастости, не смотря на стремительнотсь, но не было и мягкотелой текучести. Всего было в меру, в целом создавалось впечатление, что человек этот был мерилом мер - в нем не было ничего лишнего, превращающего в искуственную куклу и ничего недостающего. Видимо, потому он и чувствовал себя так комфортно, будучи самим собой.

Пройти в гостинную, невольно скользнув по помещению взглядом. Устроиться в кресле, в том, которое ближе к северной стене. Аккуратно снять перчатки и положить их на подлокотник кресла, не боясь забыть: с его памятью, казалось, забыть что-либо ему вообще не грозило. Освальд столь любезно предложил что-нибудь выпить, что отказать Вальраам просто не мог:

- Я бы...-неуловимая запинка, едва ощутимая, и придавшая еще больше шарма прозвучавшему следом- я бы не отказался от стакана молока -вероятно, это странный выбор, как показалось бы большинству. Но обманывать гостеприимного хозяина тем, что он ничего не желает, либо же желает чаю - Вальраам хотел: Освальд ничем не заслужил этого обмана, напротив, он был весьма любезен. Такие люди как Штауффен очень тонко чувствуют искренность: потому что с детства привыкли к обратному - Вальраам не хотел обижать такого славного мальчишку, пусть даже обман бы прозвучал менее странно.

Профессор улыбнулся и за этой улыбкой предпочел не заметить, что мальчишка слегка прихрамывает. Он знал, с каким трудом дается это "слегка" и какой боли стоит максимально снизить уловимость хромоты. Знал не по наслышке и до сих пор вспоминал то страшное время с легкой дрожью. Ему повезло больше - его вылечили, хромота со временем исчезла и даже на плохую погоду сейчас не тревожила былая травма. Но он помнил, хорошо помнил. В глазах на миг отразилось сочувствие и понимание - вослед, и исчезло. Оно было мимолетным, не сродни жалости - последняя бы унизила хозяина квартиры - он и так к ней слишком привык.

Отсутствие мальчишки дало возможность скользнуть взглядом по помещению, оценивая вкус и стиль нового ученика. Изящное сочетание модерна и древности, темных тонов, но не мрачности. Уютно, наверное по духу своему Освальд был, как и Вальраам, "вампирическим" - человеком не этого века, скорее иных, более древних, со своими понятиями о дружбе, чести и верности, с пристрастием к тишине и полумраку - а значит - беседовать с ним будет весьма и весьма интересно. Профессор не утруждал себя тем, чтобы пролистать какие-нибудь записи, или достать шаблонный лекторский конспект урока - нет. Он считал это ниже себя - показывать технику чтения тем, кто пришел внимать и слушать. Он никогда не писал планы-конспекты, память и знания позволяли обходиться без них, тем более - на частных уроках. Иногда, выступая на конференциях, Вальраам тезисно записывал то, что хотел упомянуть - но не более.

Спустя несколько минут мальчик вернулся с двумя стаканами молока. В одном, том, который он оставил себе, кажется было что-то еще...обезбаливающее? Мягкая улыбка в ответ на слова:

- Благодарю, герр Штауффен -принять стакан. Холодное? Нет, ничего, хоть у профессора и слабое горло. От напитков, поданных с искренними чувствами - не заболевают, это Вальраам давно успел уяснить и не раз - проверить на себе. К тому же, вернувшись домой, он выпьет горячего чаю - жаль с медом нельзя: аллергия. Но он заварит травяной настой, и просто не успеет заболеть, если что. Ему в целом то некогда болеть - работа, каждый миг - работа - либо тела, либо мысли, хотя чаще - комбинации этих двух аспектов.

- Вы учитесь в военной академии, Освальд? Вы не против, если я буду вас так называть? -снова улыбка, с иным оттенком, со своим нюансом - но улыбка. Впрочем, могло показаться, что Варлаам улыбается всегда, следуя какому-то своему завету. Не смотря на уют, обволакивающе-мягкий, теплый и очень домашний, навевающий мысли о рождественской елке и каникулах, далеких, детских - нужно было работь, а не бессовестно тратить чужое время чужой жизни. - Полагаю, вы учитесь на первом или втором курсе, значит лекции по философии у вас еще не читают. В таком случае очевидно, что вы пригласили меня не углубить знания, прнедлагаемые лекторами в программе. Скажите пожалуйста, какие темы вас интересуют, и мы начнем. -на часах было 18:06-

Вальраам оплел пальцами высокий коктейльный стакан и отпил глоточек молока: осторожно-медленный, ему нельзя было пить холодное так, как это обычно делали простые люди, томимые жаждой: нервно, порывчастно. Он в целом не любил спешки, она порождала неверные шаги, и после - тратилось время на то, чтобы их исправить...в том случае, если это было еще возможно. Кончик языка скользнул по губам, аккуратно собирая капельки напитка. Стакан бал отставлен на столик и профессор перевел взгляд на собеседника:

- Вы отчаянный, но не безрассудный, а еще упрямый и целеустремленный. Это хорошие качества, Освальд, очень нужные в жизни. Пожалуй, академия уже дала вам все, что могла -тихая улыбка- впрочем, не сомневаюсь, что вы ее закончите так же успешно, как и школу. - Вальраам был уверен в том, что вышеупомянутую Освальд закончил с отличием - Христианство...вероятно, вы знаете, что я потратил три года жизни на то, чтобы закончить духовную семинарию. Я рассматривал христианство до поступления в оную с точки зрения философов, учась - с точнки зрения богословов, и, в результате, я пришел к собственному пониманию христианства как феномена культуры и человеческого духа. Прежде чем говорить о христианстве - стоит упомянуть язычество, ведь именно там зарождается космогония. Вы, вероятно, знаете, что это - первые представления про мир и про сотворение мира как фактора. Космогония является одной из самых важных частей мифологии в целом и, я бы сказаол, одной из праоснов христианства. У разных народов были свои варианты процесса сотворения мира, но в целом их можно разделить на две большие группы:
- то или иное возниктновение мира из Хаоса или Прапустоты
- мир как эксперимент бога
Отдельно можно вынести представления о миротворчестве у древних скандинавов: у них мир создан посредством убийства. Христианство синтезирует в себе первые две группы: первоосновой мира является Логос, слово. Но. Слово, существующее у Бога, который существует прежде, чем это слово. Вы помните: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог..." До сих пор ведутся споры о том, как разрешить этот парадокс. Скажите, вы читали Желязны?

Вопрос, несколько выбивающий из колеи, в контексте расказаного, не так ли? Однако, как и у всего, что говорил Вальраам, у этого вопроса была своя подоплека. Потому как сейчас некая цитата из Желязны и понимание творчества последнего были как никогда кстати. Обычно студенты профессора терялись и несколько смущались, заслышав этот вопрос, и Вальраам слышал неуверенное "да". Читали в основном известные и нашумевшие "Хроники Амбера", и очень редко профессор слышал: "да, проповедь Матрейи в "Боге Света", вы ведь об этом, профессор?". И тогда он улыбался и чуть уловимо кивал в такт словам студента, едва не захлебывающегося эмоциями, восторженно рассказывающего однокурсникам об этой проповеди. Каждый понимал ее по-своему. Но каждый - понимал.

Вальраам успел сделать еще один крошечный глоток молока, так же привычно-недолго подержав напиток во рту и только после - проглотив. Мама говорила, так нужно делать, когда пьешь что-то холодное. Мама это говорила очень давно: когда ему еще не было трех. Когда она еще любила его и заботилась о нем, и переживала, когда он кашлял.

- Рад слышать, что вы знакомы с этими произведениями, герр Освадльд. Да, я имел в виду, безусловно, в первую очередь речь Матрейи. Если вы уже прочли ее - вы не могли упустить так же и момент сражения Бога Снов Мары и Бога Смерти Ямараджи - в этом сражении тоже заключен некий аспект понимания первоначальности и сути этого первоначального. Так же - правда этот отрывок я процитирую - он в самом конце книги, вы еще, вероятно, не прочли его. Это диалог Куберы и Ямараджи

Профессор едва уловимо прищурился, глаза на миг показались еще темнее, чем были на самом деле. Минута молчания, и он снова заговорил. Заговорил привычно-негромко, меняя интонации, четко прочувствованные, невероятно тонко, так, что слушатель поневоле сам оказывался в мире этих слов, рожденных ими образов и событий. Казалось, в комнате встретились двое: Яма и Кубера...и была третья - девушка, девчушка, едва вышедшая из детского возраста, но уже ощутившая на себе страдание, еще не осознаное:

- Кубера - сказал Яма
- Ку-бра - сказала девочка
- Это моя дочь, - сказал Яма. - Ее зовут Мурга
- Я не знал, что у тебя есть дочь.
- Она умственно отсталая. Какое-то повреждение мозга.
- Врожденное или эффект пересадки?
- Эффект пересадки.
- Понятно.
- Это моя дочь, - повторил Яма. - Мурга
- Да, -сказал Кубера
Яма опустился на колени рядом с девочкой и взял кубик.
- Кубик, - сказал он.
- Кубик, - повторила она.
Он взял ложку.
- Ложка.
- Ложка.
Он взял мячик и держал его перед ней.
- Мячик.
- Мячик, - сказала девочка.
Он снова взял кубик и показал ей.
- Мячик, - сказала она.
Яма бросил кубик.
- Помоги мне, Кубера
- Охотно, Яма. Если есть какой-нибудь способ, мы найдем его.
Он сел рядом с девочкой и поднял руки.
Ложка пошла к ложкам, мячик - к мячикам, кубик - к кубикам, и девочка засмеялась. Казалось, даже кукла изучала предметы.
- Локапалы никогда не пропадут, - сказал Кубера, а девочка подняла кубик, долго смотрела на него и затем назвала.

Вальраам улыбнулся и перевел взгляд на юношу напротив, жадно слушавшего, внимательно, пожалуй даже упоенно: он был прекрасным слушателем. Короткий взгляд на часы, незаметный: 18:17. Стрелка часов предательски сползла на весемнадцатую минуту и профессор говорил далее:

- Сначала было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И более никакого объяснения. Человек, не знающий, что есть суть Слово никогда не поймет что есть суть Бог. Представим на миг, что человек - это та самая дочь Ямы - ребенок, не могущий различить форму и содержание и не способный верно обозначить ни одно из них. Не потому что это не дано его разуму, просто форма и суть настолько различны. Что в ложке указывает на то, что она ложка? Верно, ровным счетом ничего, но мы привыкли звать ложку ложкой, мяч мячем, и кубик кубиком. Все эти понятия обозначают что-то конкретное, но не ясно от чего отталкиваются - от формы ли, от содержания? Чтобы понять это нужно изучить предмет. Чтобы изучить предмет нужно оперировать понятиями. Бог не имеет формы. Суть Бога сложна для понимания. Ибо Бог вмещает в себя все: он и кубик, и мяч, и ложка, но мы не зовем его ни тем, ни вторым, ни третьим. Ибо сначала было Слово и Слово было у Бога и слово было Бог. До сих пор ведутся споры на тему того, что вся проблема в переводе - именно из-за последнего мы не можем назвать имени Бога. И сейчас ряд теологов робко и тихонько говорят о том, что быть может Бог и есть имя? И означает это имя - абсолютность.

Но в таком случае получается, что Бог творит мир расчленяя себя. Если он - абсолют, значит он и есть первоначальное, та самая пустота, еще не разделенная на воду и твердь, свет и ночь и тому прочее. При этом, если Бог есть абсолют, он есть и вода и твердь, и свет, и ночь.

Рассказ прервался еще одним глотком молока. Вкусное, успевшее чуточку теплым. Улыбка по губам. Вести далее разговор можно было только удостоверившись в том, что у собеседника нет вопросов, уточнений, возражений или комментариев. Потому слово предоставлялось Освальду.

...А вы спорьте, вам пойдет. - едва не проговорил он, и на миг его глаза стали неуловимо теплее. Полусумрачный берег. Двое. "А ты улыбайся, тебе пойдет". И ее улыбка, как ответ, как пример. Кажется, это было так давно, может быть - в следующей жизни, по неясному недоразумению названой прошлой? Он так хотел бы снова коснуться этих ощущений. И снова найти край света, чтобы снять Маску и улыбнуться ей. И слышать ее голос в шепоте ветра...

- Никто не знает, как звучало слово "Бог" в устах Моргенштерна. Никто не знает, как звучит оно сейчас в его устах, но, я полагаю, звучание изменилось. Никто не знает, как звучит имя, которое славит сонм ангелов и которое не произносит сонм демонов. Никто не знает. Если же проводить семантически-ассоциативные параллели в ваших примерах: русское слово "бог" -профессор произносил это слово как-то не так, как то иначе, словно бы здесь оно не писалось бы с большой буквы...впрочем, разве важно для слова, с какой буквы оно пишется? - превращенное в "болото" с точки зрения ассоциативных толкований все равно сводится к болоту, а болото, как ни странно, к Богу: в нем можно погибнуть, или возродиться, его можно иссушить, но не уничтожить, оно способно принести пользу и вред. Если брать обратный аналог: "год" в русском языке это некая целостность времени и пространства, а что это, как не абсолютность? Разве нет? -едва уловимая улыбка- немецкое слово "Бог" созвучно с итальянским словом "кот" и это можно продолжать до бесконечности. Каждое слово, в одном языке звучащее как "Бог" - в другом будет тоже так или иначе сводиться к абсолюту. Но, с другой стороны, это просто семантический фокус - ведь если мы не отрицаем существование Бога - абсолют есть во всем.

Латынь, безусловно, названа святым языком, но первая Библия, а паче того мы сейчас говорим про Старый Завет - была написана все же на диалектическом иврите. На латыни появился уже Новый Завет, хотя существуют версии, что все же первоначально и он был написан на греческом. Deus это двойственность. Некоторые исследователи объясняют это тем, что католики чуждаются понятия "святая троица" и приветствуют дуализм: Бог-Отец и Богородица, Бог-Отец и Бог-Человек и тому прочее. Это было бы логично, конечно, если бы не тот факт, что католицизм не был исконным направлением христианства, и не мог повлиять на первоначально записаное в Новом Завете слово. Другие же исследователи сводят это Deus к доумвирату, дуализму и старословянским мифам, в которых землю творили двое: Бог и Дьявол.

Еще один глоток молока. Чуть заметная тень по лицу: Вальраам не был уверен в том, что юношу интересует Дьявол как фактор, само собой разумеется, что профессор не мог знать того, что когда-то достаточно много в рамках человеческой жизни лет назад трое: Йоганн Варх, Освальд Штауффен и человек без имени Стамо объединились в тайное кровное братство (впрочем и тайным, и кровным оно стало позже) и одним из объектов их интереса был именно вышеупомянутый фактор.